Кастанеда Отшельник

ОТШЕЛЬНИК

ОПИСАНИЕ СОБЫТИЯ

Призрак, удалившийся в сотрясаемую судорогами пустыню, возвратился, изможденный. Он не захотел предаться покою и невольно омывался пеплом, вновь обретая утраченный рассудок, — наваждение исчерпанного до конца безграничного времени, сталкивающего между собой скалы и рвущего в клочья отрясенную с них пыль; и тогда шестое чувство камней, пыли, кактусов, судорожного воздуха, солнца в зените, густых лесов, звездного дождя, окоченевшего костра ожило и поднялось в пустыне души, суровой и угрюмой, непростительно обреченной на экстатическое молчание.

ПРИМЕЧАНИЕ

Приписывать себе родство с Хуаном Диего может любой тупица: люди любят выставлять напоказ свои родственные связи, дабы чувствовать себя увереннее и уютнее. Однако все это чепуха. Хуан Диего — один из тех, кто очень рано перерезает свою пуповину, чтобы ринуться на поиски Правды Жизни, и если он обрел ее — а так ли это, никто не знает, — это замечательно. А если не обрел — что ж, мне очень жаль, что делать, значит, он ошибся, избрал неверный путь, и это никого не касается.

Однако Хуан Диего с раннего детства наблюдает за перипетиями жизни своих сородичей, сокрушаясь до самой глубины души. Никаких сказочек о том, что якобы Пресвятая Дева нашла в какой-то Богом забытой деревушке некоего бедолагу и отметила его и что якобы это и был Хуан Диего. Да ради Бога! Кто поверит в эту историю, сочиненную разными историками, которым не терпится выяснить личность и разоблачить того, кто по определению одинок"?

Да ради Бога! Пусть они рассказывают эти байки друг другу. Но нашей земле, земле пыли и молнии, незачем верить всей этой дурацкой чуши (именно так!). Прошу прощения. Довод, что у него якобы имелись родственники, — такое же вранье, как словоблудие Курии**, а потому и то и другое следует послать куда подальше.

Хуан Диего — носитель факела, вкрапляющего в Божественное память Мира, память обеих наших Америк. Вы можете указать мне какого-нибудь другого сильного человека — сильного духом и характером, обладающего сильной индивидуальностью, — который сделал бы сутью I и основой надежды Мира наш Континент Обеих Америк? Такой только один, и это Святой-Шаман. Разумеется, его личность соответствует духу и стилю Америк, ставящих Высшую Правду превыше интересов любой из своих составляющих.

Человек хранит воспоминания, сложив их наподобие веера, и порой раскладывает их, чтобы освежиться. Уже миновали времена, когда ответом на «Скажи мне» было «Я скажу тебе как». Я вернулся к самому себе. Меня душило это варварство — разные уловки и хитрости в деле наставничества, формулы и формулировки тут и там; я задыхался от них, мне было скучно. Очень скучно. Наконец-то я освободился от необходимости давать готовые рецепты. Все это было похоже на цирк (а я — на клоуна), цирк с тремя аренами. На первой являлись экземпляры в процессе вымирания, на центральной происходили разные колдовские трюки и сальто-мортале без страховочной сетки, а на третьей — одна буффонада за другой. Очень смешные. Кто может выглядеть серьезным, шаля и прикрываясь маской? Тот, кто притворяется богом. Я помню его. Усталого от всего этого цирка — наконец-то я возвращаюсь, — в одиночестве, без свидетелей.
Я собираю данные и наблюдаю. Я словно бы действовал на полюсах, где «тень» моей личности удлинялась, как бывает при свете постоянно отступающего солнца. Лед полюсов питает границы северного сияния. Наконец спустя тридцать лет, накопив большой опыт, я вхожу в мир и выхожу из него без всякого притворства, без всяких волшебных сказок и бесконечных пустых игр. Я серьезно приступаю к совершению действа, которое проходит, раскрывается, объемлет, овевает и движется дальше.

Вступительный пассаж

Как-то раз я перечитал пролог, написанный Октавио Пасом по заказу. Вскоре ему предстояло получить Нобелевскую премию. Он ее вполне заслужил, однако подбирался к ней украдкой, добивался ее с помощью удивительных азартных игр, пряча карты в рукаве; он таился в окопах, летел с трамплинов, ему до смерти хотелось получить ее. И оттого что он так ее желал, и тысячу раз представлял ее себе, и в жадном, исступленном сердце рисовал свою фигуру, облаченную во фрак ради этой неслыханной церемонии, и саму эту церемонию — получение премии, оттого что он столько раз воображал все это — в конце концов оно материализовалось. Хроника мечты. «О желание, куда впрыснуть тебе этот яд?» Мир и покой для Октавио наступили поздно. Мой мир и мой покой, напротив, наступили слишком рано. Это случилось в тот день, когда я отказался продолжать участвовать в маскараде в цирке с тремя аренами. Я отказался и дальше ходить в учениках, отказался и дальше быть подмастерьем. Шаман удалился. Я ушел с ним. Наконец я замолчал. Нужно уметь уходить с цирковых арен. Потому что в один прекрасный день, точнее, вечер вместе с исступлением хорошо темперированной агонической музыки — этого хорошего конца повторяющихся уступок — приходит The End*** и закрывается занавес стольких и стольких театральных представлений. То была церемония изгнания призрака, длившаяся пять лет, до тех пор пока иссохшая змеиная кожа не отделилась от новой, увлажненной случайным, неожиданным и не-предвиденным, и сухие, растрескавшиеся погремушки не остались валяться в пыли. Дон Хуан исчез со сцены, цирк закрылся и остался стоять, безымянный, безвестный, под открытым небом, перед лицом Стихии. Я не вернулся в пустыню. Пустыня вышла из берегов, и в дельте космического Нила, в безжалостном ничто, произошла имплозия.